Л.П. Лебедев
Профессор Ворович
Весной 1967 года, когда всё прогрессивное человечество только и делало, что собиралось праздновать пятидесятую годовщину Великой Октябрьской революции, мы с Семой Шлафманом, студенты второго курса мехмата, обсуждали вопрос, как подойти к профессору Воровичу и напроситься у него делать курсовую работу. Сложность заключалась в том, что Ворович у нас ничего не читал, а потому надо было подойти и сказать: "Здрасьте, дяденька! А не возьмете ли вы нас, таких умненьких и хорошеньких, себе под руководство. А мы..." Впрочем, оказалось, что страхи первого свидания оказались напрасными. Ворович, назначив нам время встречи, пришел вовремя и, спросив деловито, какие у нас оценки, сказал: "Я могу предложить вам работать в трех направлениях. Вы можете заняться почти чистой математикой, прикладными задачами или экспериментом." Не раздумывая, мы сказали, что кроме как о чистой математике мы больше ни о чем и не мечтаем. "Ладно, - сказал Ворович, - приходите в среду, я принесу свою диссертацию, почитаете, потом посмотрим, чем вы займетесь".
Я не напрасно сказал, что первая встреча состоялась вовремя. Потому что потом это оказалось большой редкостью. Иосиф Израилевич был демократичным человеком. Если его просили о встрече, он не отказывал никому. К нему шли не только студенты, аспиранты и сотрудники, но и большое число "первооткрывателей новых законов природы", которые с легкостью ниспровергали закон сохранения энергии и с удивительной регулярностью утверждали, что заставив тело вращаться достаточно быстро, мы можем освободить его от действия силы тяжести. Ворович не отказывал во встречах никому. Но назначал всем встречи на один и тот же день и час, который, как он помнил, у него должен быть свободным. В такой день перед его кабинетом собиралась приличная очередь из студентов и аспирантов, мимо которой регулярно в кабинет шествовали такие великие люди как Виктор Иосифович Юдович...
Вторая встреча состоялась с опозданием в несколько дней. Ворович несколько раз забывал принести свою диссертацию. Наконец мы ее получили со словами, что дается она нам на лето, а потом будет забрана. И чтобы мы не вздумали ее потерять, поскольку это единственный оставшийся экземпляр, а экземпляр из Ленинки давно потерян. Конечно мы ответили, что мы не потеряем этот драгоценный кирпич. Это было принято Воровичем со скептицизмом, поскольку наш вид явно не внушал ему доверия. Да и кто-кто, а уж он-то хорошо знал на собственном примере, что такое люди, желающие заниматься теорией... Глядя на этот толстый кирпич-диссертацию, я и не подозревал, что он определяет мою дальнейшую судьбу на долгие годы и что мне придется заниматься этой рукописью не только ближайшие полгода, но и позже.
Первые попытки разобраться, что же написано в докторской диссертации Воровича, показали нашу с Семой полную математическую безграмотной и некомпетентность. Поэтому мы сделали фотокопии диссертации и принялись читать книги по функциональному анализу, осваивая такие премудрости, как обобщенные производные и соболевские пространства. Дело усугублялось тем, что студентам-механикам функциональный анализ в те годы не читался, как и теория функций действительного переменного, а потому в головах наших после интенсивного летнего чтения была полная каша. Тем не менее в начале сентября мы встретились с Воровичем и нахально заявили, что мы хотим работать именно в направлении его докторской диссертации. Ворович с облегчением забрал свою рукопись и сказал: "Значит, так..." Означало это, что попробовать он с нами попробует, однако ни за что не ручается. При этом он сформулировал задачу, которую мы должны были решить за этот год. Теперь-то я понимаю, что задача была чепуховая, но тогда мы с Семой не знали, с какого бока к ней подойти. Далее все наши встречи с Иосиф Израилевичем начинались словами: "Так какую задачу вы решаете?" И мы начинали напоминать, слыша воровичевское "Ага, значит так... И что нового у вас?" Поскольку нового не было ничего, то этот вопрос сурового руководителя всегда приводил нас в трепет. Вопрос "что нового?" Ворович задавал каждому своему студенту и аспиранту. До сих пор не знаю, что он надеялся услышать в ответ. Однако этот вопрос безусловно оказывал свое стимулирующее действие.
На третьем курсе Ворович начал читать у нас в группе сопромат. Это был самый простой курс, который я услышал в университетских стенах, краткий и прозрачный. Много позднее я понял каким он мог быть кошмарным. Достичь такой легкости и элегантности в изложении достаточно скучной и рутинной науки мог только человек, который действительно понимал и знал досконально ее основы. А кристально ясное изложение – это удел немногих.
Ворович обладал удивительным умением интересно рассказывать совершенно неинтересные вещи. Можете представить, как он рассказывал то, что было действительно интересно! Некоторые рассказы Воровича о годах, проведенных в МГУ и Академии Жуковского, я слышал много раз. Каждый раз они обрастали новыми неожиданными подробностями. Ворович имел хорошее чувство юмора и умел подтрунить даже над самим собой. Чего стоил его рассказ о том, как в Академии шутили, что в ней имеется только один честный человек, и тот Ворович!
Однако следует вернуться к диссертации Воровича, поскольку цена человека науки определяется не его хорошими шутками и обаянием, а опубликованными работами. Только лет через пять после первых попыток чтения докторской диссертации Воровича я в полной мере смог оценить, насколько глубокие и тяжелые результаты получил он в области математической теории пологих оболочек. Эта диссертация так и не была опубликована, хотя во время защиты в ленинградском университете Воровичу было предложено издать ее в виде монографии. Позднее Иосиф Израилевич говорил, что он считал, что там еще много незаконченных результатов, а потому надо с публикацией подождать до их завершения. Оказалось, что результатов, которые можно было бы еще получить, в этой области не так уж и много. В основном это были результаты, связанные расширением типов краевых условий и т.п. Основные же изобретенные Воровичем приемы в этой области сохранились практически без изменения. К сожалению, не только сама диссертация не была опубликована, но и отдельные результаты по диссертации были опубликованы, в основном, в Докладах АН СССР, где доказательства не приводятся. На протяжении десятков лет я с интересом наблюдал, как многие частные результаты этой диссертации были переоткрыты и публиковались на Западе математиками, имеющими громкие имена. При этом никаких ссылок на первооткрывателя как правило не делалось. Вообще с этой диссертацией связано много удивительных вещей, начиная с факта таинственной пропажи диссертации в Ленинке и кончая тем, что данную диссертацию показывали классику современной математики Жюлю Лерэю во время его визита в Ленинградский университет. Диссертация была блестящим примером применения методов, разработанных самим Лерэем для решения абстрактных проблем.
Будучи студентом и аспирантом я был не слишком счастлив тем, что, в отличие от остальных научных руководителей, Ворович не тащил своих студентов за руку. Он не пытался проверять выкладки. И даже задачи ставил достаточно редко, в основном спрашивая, а чем же я занимаюсь. Сейчас я понимаю, что уровень Воровича был таков, что он мог определить, правильный это результат или неверный, на интуитивном уровне. В области математических методов в механике специалистов всегда было немного: слишком это тяжелая область, где нужны знания и чистой математики, и механики, а полученные результаты большинством механиков рассматриваются как ненужное баловство (и напрасно!). Поэтому такая не слишком плотная работа со своим студентом –аспирантом меня сильно обескураживала. Теперь, с позиции приобретенного опыта, я глубоко благодарен именно за этот тип руководства, когда руководимому ничего не навязывается, а предоставляется определенная самостоятельность. Позднее оказалось, что и руководить в такой манере не так-то просто...
Будучи в душе человеком штатским, Ворович сохранил трепетное отношение ко всему военному. Он с упоением мог говорить о своих учителях Пугачеве и Вентцеле. На него, безусловно, производило впечатление, что они были генералами. Однако учителя его были людьми выдающимися вне зависимости от того, имели они погоны с большими звездами или нет. Под влиянием Воровича на кафедре теории упругости день Советской Армии отмечался всегда как самый большой праздник. С ним могло сравниться лишь празднование 8 марта, Женского дня, во время которого все женщины кафедры чувствовали себя королевами. Каких только историй не наслушались мы во время этих празднований! Многие были смешные, некоторые не очень. Однажды Ворович с большим огорчением рассказывал, как в самом конце войны в Японии он был обладателем толстой пачки приказов для летчиков-камикадзе, подписанных императором Японии. И всю ее роздал, ничего себе не оставив.
Штатский, но глубоко чтящий русскую армию, постоянно забывающий мелкие обещания, Ворович был образцом в том, что называется сохранением военных секретов. Казалось бы, какие уж там секреты, что представляла собой кандидатская диссертация Воровича 50 лет назад, которую он написал в закрытом заведении. Однако никто не знал даже ее названия. Только совсем недавно, когда я начал читать курс теории управления и сказал о том Воровичу, он сказал, что именно вопросы этой теории и были предметом его кандидатской диссертации.
Среди выдающихся математиков очень много людей, поглощенных самими собой и своими проблемами. Внешне такие люди неинтересны. Иногда создается впечатление, что они даже туповаты, не интересуются ничем. О Воровиче этого не мог сказать никто. Он с таким интересом выслушивал собеседника и давал такие ответы, что всегда казалось, что он знает о предмете разговора много больше, чем его собеседник. Впрочем, в вопросах механики часто это так и оказывалось. И обнаруживалось, что Ворович хорошо знает и поэзию, и театр, разбирается в литературе и в философии. Ворович был удивительно интересным человеком. Его патриотизм был естественным. Он заслуженно гордился всеми своими наградами, военными и академическими. Поколения студентов мехмата РГУ были воспитаны на его лекциях. Ворович был настоящий Профессор, достойный представитель российской науки. Человек, который вынужден был подчиняться внешним обстоятельствам, но всегда оставался самим собой. Он был из тех, кто определяет, как нужно жить в науке.